Тема судьбы в балладе В. А. Жуковского «Светлана»

Он стал старик седой,

И сила мышц пропала;

Из ветки молодой Олива древом стала.

Под нею часто он Сидит, уединенный,

В невыразимый сон Душою погруженный.

В. Жуковский, «Старый рыцарь»

Жуковский познакомил Россию с европейскими народными преданиями, ввел в общенациональное художественное сознание множество неизвестных русским читателям произведений. Вся эта большая культурная работа была жизненно необходима: Жуковский расширял кругозор русского общества. Пересказывая и переводя иностранных авторов, поэт вносил

в их произведения собственные романтические идеи, свойственную ему философию.

Он вводил в русскую литературу еще не обжитый ею художественный мир.

Поэт открыл новые средства воспроизведения тонкой внутренней жизни человека. Его слово и образ соотнесены не с материальной реальностью, а с теми переживаниями, которые она вызывает в сознании. Он пробудил в слове богатые эмоционально-смысловые оттенки, и его стихи наполнились прихотливыми, сложными переживаниями лирического «Я», захватывающими воображение и увлекающими мечту в романтическую «очарованную даль».

«…Одухотворив русскую поэзию

романтическими элементами, он сделал ее доступною для общества, дал ей возможность развития, и без Жуковского мы не имели бы Пушкина», — признавал В. Г. Белинский, считавший Жуковского первым поэтом на Руси, чья поэзия «вышла из жизни».

Баллада «Светлана» — замечательный пример того, как можно представить один сюжет, оставляя, тем не менее, произведения взаимодополняющими. Мотив мертвого жениха является основным, но несет различную смысловую нагрузку. Казалось бы, обстановка не из приятных: «мрачный лес», ночь, престранное поведение жениха. И вот появляется «голубочек белый», классический символ чистоты, и читатель уже понимает, что участь’Светланы не будет так печальна, как в другой балладе — «Людмила».

По роли «голубочка» в происходящем легко можно заключить о его противоположности силам тьмы, представленным в образе мертвеца, и о близости к Богу, об ангельской его природе. Соответственно, Бог и вообще проблема божественной предопределенности играют не последнюю роль в балладах, но Светлана сталкивается с силами и света, и тьмы, причем, сама она ближе к свету.

Баллада «Светлана», являясь продолжением любимой темы, подтверждает этот вывод, причем, в свете «Людмилы» вывод Жуковского: «Лучший друг нам в жизни сей вера в провиденье. Благ зиждителя закон: здесь несчастье — лживый сон; счастье — пробужденье», — обретает не только прямой смысл, вытекающий из сюжета баллады «Светлана», но и широкий скрытый. Так, «вера в провиденье» не обретает мотивировки в сюжете этой баллады: «белый голубок» не проявление божественного милосердия, т. к. он появляется и спасает героиню в ее сне, а собственно сюжет не дает простора для характеристики божественного промысла.

«Светлана» как бы выражение истины: что бы ни случилось, в итоге все будет благополучно; эта баллада уже оптимистического характера. Итак, исходя из всего сказанного, балладу следует скорее рассматривать как дополняющую «Людмилу», а не самостоятельное произведение, а основным конфликтом следует считать не конфликт между человеком и Богом, но внутренний конфликт человека между разумом, верой, с одной стороны, и спонтанным чувством, с другой. Основной проблемой произведений является проблема самостоятельного выбора личности.

Оценивая баллады с позиции наличия в них канонических элементов, мы обнаружим, что Жуковский придерживался правил. Есть четко выраженный сюжет, диалоги, монологи героинь, рефрены: в «Людмиле» это строки — «бледен и унылый». Основной сюжет сопровождается картинами природы, отражающими настроение героинь.

Жуковского по праву считают ярким представителем русского эстетического гуманизма. Чуждый сильным страстям, благодушный и кроткий, Жуковский находился под заметным влиянием идей Руссо и немецких романтиков. Вслед за ними он придавал большое значение эстетической стороне в религии, морали, общественных отношениях. Искусство приобретало у Жуковского религиозный смысл, он стремился увидеть в искусстве «откровение» высших истин, оно было для него «священным».

Для немецких романтиков характерно отождествление поэзии и религии. То же самое мы находим и у Жуковского, который писал: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли». В немецком романтизме ему особенно близким было тяготение ко всему запредельному, к «ночной стороне души», к «невыразимому» в природе и человеке. Природа в поэзии Жуковского окружена тайной, его пейзажи призрачны и почти нереальны, словно отражения в воде:

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам И гибкой ивы трепетанье!

Чувствительная, нежная и мечтательная душа Жуковского как будто сладко замирает на пороге «оного таинственного света». Поэт, по меткому выражению Белинского, «любит и голубит свое страдание», однако страдание это не уязвляет его сердце жестокими ранами, ибо даже в тоске и печали его внутренняя жизнь тиха и безмятежна. Поэтому, когда в послании к Батюшкову, «сыну неги и веселья», он называет поэта-эпикурейца «родным по Музе», то трудно поверить в это родство. Скорее мы поверим добродетельному Жуковскому, который дружески советует певцу земных наслаждений: «Отвергни сладострастья погибельны мечты!»




Тема судьбы в балладе В. А. Жуковского «Светлана»