Традиции Горького и Достоевского в повести В. Распутина «Живи и помни»
Писатели все чаще называют имена своих великих соотечественников: Достоевского, Толстого, Горького, используют их традиции в своем творчестве. «Два великих романа «Война и мир» и «Братья Карамазовы», — говорит Ю. Бондарев, — это раздумье огромных художников о смысле жизни и смерти, о качествах добра и зла, главным образом о поисках веры и нравственности, чему подчинена была вся жизнь этих ищущих полную истину титанов мысли». Е. Сидоров подчеркивает чрезвычайную важность в современной литературе «мотивов того или иного
Выбираемый им арсенал «средств» для достижения целей выступает, как сентиментальный, в противоречие с его благородным «бунтом» против несправедливо устроенного мира.
Сам себя Раскольников хочет проверить
Прежде чем ответить на этот вопрос, вспомнив финал судьбы Раскольникова.
Достоевский намечает воскресение его измученного перерождения, совершенствования. Взаимная любовь дала счастье им обоим — Соне и Раскольникову. Им осталось ждать семь лет, «но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь». Взаимная любовь Настены и Андрея Гуськова из повести Распутина не дала счастья ни тому, ни другому и не воскресила душу «переступившего». Путь героев Распутина к гибели исторически закономерен, но тут уже другая литературная традиция, открытая М. Горьким, рассматривавшим мир не только с точки зрения решения нравственно-философских проблем, но, прежде всего с точки зрения перспектив социально-исторического развития.
И это не только не снимает, но весьма часто включает трагическое начало в советский роман и повесть.
Вслед за всей русской классической литературой, и, прежде всего, за Достоевским, Горький встал на путь показа противоречий, нередко раздвоенной психики человека — пример тому «Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина», автобиографическая трилогия и др., где изображается спутанная психика представителей так называемого промежуточного типа жизни, или «исключительные» индивидуальности, «не на ту улицу попавшие», такие, как Фома Гордеев, Савва Морозов, Егор Булычев. При изображении «хозяев жизни» — «врагов» определяющей характеристикой Горький брал социальную, классово — историческую: в пьесе «Враги» Захар Бардин — «мягкий», «образованный», «либеральный» человек выявляет после убийства циника и открытого хищника Скроботова свое истинное лицо, характерное для «врага».
Андрей Гуськов не из стана классовых «врагов», он, как и все советские люди, был на фронте, воевал и лишь в конце войны дрогнул, потянуло домой — стал дезертиром. Доминирует то, что соответствует социально — исторической логике развития человека, вставшего на путь предательства, следовательно, ставшего врагом. И писатель мастерски, точно психологически ищет и находит ту червоточину индивидуализма, которая и обусловила закономерность окончательного «озверения» Гуськова.
Трагедии нет и не может быть, как не может быть и нравственных мучений тогда, когда, по выражению Горького, «человек опустошается». М. Горький дал блестящий вариант художественного изображения такого опустошения личности, выросшего на почве гипертрофированного индивидуализма. Рассказ «Карамора» , воззвавший противоречивые оценки в критике, построен на факте исключительном: провокатором стал рабочий Петр Каразин.
Постепенно выясняется индивидуалистическая сущность Каразина, для которого его «я» — мера всех вещей.
Для него исчезают объективные мерила добра, зла, правды, красоты — все эти категории осмысляются им только по отношению к своему «я», то есть исчезают: все правы по-своему. И «почему так легок переход от подвигов героизма к подлости?» A все дело в том, что «никакой социальной совести нет, сознание связи между людьми — выдумка, и вообще ничего нет, кроме людей, каждый из них стремится жить за счет сил другого, и это дано навсегда». Значит — все позволено.
В новых исторических условиях антигуманистическая индивидуалистическая формула Раскольникова и Ивана Карамазова, выстраданная ими и трагически сопутствующая у них высоким альтруистическим целям, принимает новое звучание.
Пройдя через крайности философии буржуазного индивидуализма доимпериалистической и империалистической эпох, формула «все позволено» логически могла лишь наполниться «единством», сосредоточившим в себе антигуманные средства и столь же антигуманные цели. Так, М. Горький в рассказе «Карамора» новаторски, с позиций нового, передового сознания, показал трансформацию одной из вечных проблем литературы XIX века — проблемы индивидуализма. В. Распутин, раскрывая неуклонное расчеловечивание Андрея Гуськова, идущее параллельно с все большей потерей им связей с селом, с людьми, — не встает на облегченный путь однозначного показа поступков и внутреннего мира Гуськова.
Как и в рассказе Горького, в повести Распутина сюжетная ситуация — сходная. Душа Гуськова опустошается постепенно. Так, уже совершив и другую измену, живя после госпиталя у немой Тани в Иркутске, «он все еще был не в состоянии прийти в себя от случившегося», «стараясь унять навалившуюся боль». «Он как-то враз опостылел себе, возненавидел себя…»
Скрываясь затем от людей возле своего села, тайно встречаясь с женой, он на первых порах часто думал не о себе: «на люди…показываться нельзя, даже перед смертным часом», — говорил он Настене, — «не хочу, чтобы в тебя, в отца, в мать потом пальцами тыкали». Уходя в верхнее зимовье, оставаясь один на один с собой, он чувствовал, как «постанывало запретное, запертое на десять замков, запоздалое, дурацкое раскаяние» и «он ненавидел, боялся себя, тяготился собой…» Итак, Распутин показывает неоднозначность внутреннего мира своего героя.
Традиции Горького и Достоевского в повести В. Распутина «Живи и помни»