Творческий и человеческий подвиг Николая Островского
Творческий и человеческий подвиг Николая Островского, создателя романа «Как закалялась сталь» , был не просто продолжением 20-х гг. в утверждении гуманистического смысла революции, но и ответом на многие запросы 30-х гг. как времени предвоенного, полного сверхнапряжения в труде, в воспитании нового человека.
Биография писателя была действительно героической, потрясавшей сознание современников. Он родился 29 сентября 1904 г. на Украине. «Сын кухарки. Образование начальное.
По первой профессии помощник электромонтера. Работать по
В 1927 г. Островский — уже слепым и неподвижным, парализованным — начал главное сражение своей жизни: создание книги о «молодом человеке в революционной стране»… Об этом сражении вскоре узнала — после публикации романа, после очерка М. Кольцова о несдавшейся недугу, сражающейся «мумии», пишущей с помощью азбуки для слепых, —
Значение человеческой биографии… Николай Островский соединил в себе историю и человеческую судьбу. Он показал огромнейшее значение человеческой биографии как сюжетно-событийного стержня всего романа XX в., убедил, что революция не отнимала у человека биографию, делая его частицей, пылинкой масс, а создавала ее.
Первые, «заявочные» эпизоды романа о необычайной судьбе юноши «стального поколения» Павки Корчагина — а может быть, и весь замысел этого характера? — несут на себе следы явной зависимости от интернационализма, атеизма, прочих компонентов идеологии 20-х гг. Простая подробность: отношение к православию, к личности священнослужителей… у пролетарского Гавроша, Павки, вполне нормативное. «Сторонитесь, попы долгогривые!» — дурашливо возвещал, например, в 1918 г. поэт Пимен Карпов, добавляя: «Нипочем теперь мать и отец!» В романе А. Фадеева «Разгром» среди палачей, врагов нового мира, выведен «старый попик в прилизанных волосиках и юркий на глаз» . Нарочито гротескно, без тени воспоминаний об ограблении церквей, о мучительной кончине, о подвиге патриарха Тихона, в одиночестве сберегавшего устои православия от засылаемых в среду духовенства официозных «обновленцев», изображен священник в романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» . Все это было своего рода безнравственным разрешением на запрет детям дворян, «проклятых попов» поступать в институты, избираться куда-либо, разрешением на развал храмов.
В романе Н. Островского жизненный путь рабочего-подростка, живущего с братом Артемом и матерью в небольшом городке, также начинается с абсолютно запрограммированного, не порицаемого в те годы бунта: Павка насыпал махорки в пасхальное тесто попу, был изгнан из школы, начал с «затаенной ненавистью» оценивать все «буржуазное» и отчасти культурное.
Это — характернейшее противоречие 30-х гг.: джаз Л. Утесова в «Веселых ребятах» врывается, празднует свой триумф… в Большом театре, вытеснив «Жизнь за царя» М. Глинки и «Бориса Годунова» М. Мусоргского. Там ли было его, джаза, место?
Павка бьет подростков из буржуазных семей, ненавидит официантов и буфетчиков на станции. Этого было до поры достаточно. События революции, Гражданской войны, особенно бешеные атаки его родной Первой Конной армии, — это сфера наиболее полного развертывания кипучей энергии разрушения, ненависти к «старью».
Она могла обернуться и полнейшей люмпенизацией. Ho роман писался уже в 30-е гг.: «ломка старья» уже исчерпала себя. Новый человек не совпадал с образом матроса с бомбой, с образом «человека с ружьем».
Отметим, что это сюжетное развертывание, чередование поражений Павла и побед — то буфетчик бьет его, то он освобождает матроса Жухрая, напав на конвоира, то он похищает револьвер у немецкого офицера, то теряет любимую Тоню Туманову — выполнено достаточно искусно.
С обывательской точки зрения, заявленной в романе любимой в юности девушкой Павла Тоней, увидевшей его на стройке узкоколейки в Боярке в галошах, утопающим в грязи, он, кочегар, так и не пошел «дальше рытья траншей»… Ho у Павки, у этого пролетарского Дон Кихота и «красного святого», комсомольца из легенды, была, оказывается, своя, незримая многим вертикаль восхождения, даже вознесения.
Николай Островский и его герой были понятны и одновременно загадочны: в них было что-то высшее, «не от мира сего», нечто от легенды.
«Сколько в нем огня и упорства! — думала Тоня. — И он совсем не такой грубиян, как мне казалось…» Он и не вульгарный фанатик, т. е. во всем готовый, застылый, неизменяющийся образец для подражания. Вплоть до конца своих дней Павел знает и сомнение, и кризисы, задумывается о том, как прожить жизнь, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Этот «огонь» Корчагина весьма сложен по своей природе: в нем есть и свет утопической мечты, и юношеского жизнелюбия, неприятие тусклых людишек, их жалкой серости, будничности бытия…
Сейчас очевидно, что прагматический подход 30-х гг. к Корчагину, расчетливое использование его для воспитания энтузиазма, способности идти напролом повредили этому хрупкому характеру. Избежать этого «повреждения» он не мог. Ведь 30-е гг. были продолжением 20-х гг. по методам нажима, насилия, «большого скачка», всевластия партийного ядра.
Так, популярные в 30-е гг. лозунги «Мужика — на трактор, СССР — на автомобиль!», «Пятилетку — в четыре года!» и т. п. были, безусловно, вариацией атакующих лозунгов все той же Первой Конной «Даешь!»: «Даешь пятилетку — в четыре года!», «Даешь Магнитострой литературы!», «Темпы решают все!».
Творческий и человеческий подвиг Николая Островского