В чем вина тоталитаризма перед всем обществом?
Система ГУЛАГа достигла своего апогея именно в послевоенные годы, так как к сидевшим там с середины 30-х гг. «врагам народа» добавились миллионы новых. Один из первых ударов пришелся по военнопленным, большинство из которых после освобождения были направлены в сибирские и ухтинские лагеря. Туда же бы были сосланы «чуждые элементы» из Прибалтийских республик, Западной Украины и Белоруссии.
По разным данным, в эти годы «население» ГУЛАГа составляло от 4,5 до 12 млн. человек.
«Набор 37-го года», очень говорливый, имеющий доступ
На
Мы — марксисты! Мы — материалисты! Как же можем мы измениться от того, что случайно попали в тюрьму? Вот их неизбежная мораль: я посажен зря и, значит, я — хороший, а все вокруг — враги и сидят за дело». Однако вина «благонамеренных», как это понимает Солженицын, не в одном самооправдании или апологии партийной истины.
Если бы вопрос был только в этом — полбеды! Так сказать, личное дело коммунистов. По этому поводу Солженицын ведь и говорит: «Поймем их, не будем зубоскалить.
Им было больно падать.
«Лес рубят — щепки летят», — была их оправдательная бодрая поговорка. И вдруг они сами отрубились в эти щепки». И далее: «Сказать, что им было больно — это почти ничего не сказать.
Им — невместимо было испытать такой удар, такое крушение — и от своих, от родной партии, и по видимости — ни за что. Ведь перед партией они не были виноваты ни в чем». А перед всем обществом?
Перед страной? Перед миллионами погибших и замученных некоммунистов, перед теми, кого коммунисты, в том числе пострадавшие от собственной партии, «благонамеренные» узники ГУЛАГа, честно и откровенно считали «врагами», которых необходимо без всякой жалости уничтожить?
Разве перед этими миллионами «контрреволюционеров», бывших дворян, священников, «буржуазных интеллигентов», «диверсантов и вредителей», «кулаков» и «подкулачников», верующих, представителей депортированных народов, националистов и «безродных космополитов», — разве перед всеми ими, исчезнувшими в бездонном чреве ГУЛАГа они, устремленные на создание «нового» общества и уничтожение «старого», неповинны? И вот, уже после смерти «вождя народов», «неожиданным поворотом нашей истории кое-что, ничтожно малое, об Архипелаге этом выступило на свет. Но те же самые руки, которые завинчивали наши наручники, теперь примирительно выставляют ладони: «Не надо!.. Не надо ворошить прошлое!..
Кто старое помянет — тому глаз вон!» Однако доканчивает пословица: «»А кто забудет — тому два!»». Кто-то из «благонамеренных» говорит о самом себе: «если когда-нибудь выйду отсюда — буду жить, как будто ничего не произошло» ; кто-то — о партии: «Мы верили партии — и мы не ошиблись.» ; кто-то, работая в лагере, рассуждает: «в капиталистических странах рабочие борются против рабского труда, но мы-то, хоть и рабы, работаем на социалистическое государство, не для частных лиц. Это чиновники лишь временно стоят у власти, одно движение народа — и они слетят, а государство народа останется»; кто-то апеллирует к «давности», применяясь «к своим доморощенным палачам, уничтожавшим соотечественников многократно больше, чем вся гражданская война».
А у кого — то из «не желающих вспоминать,- замечает Солженицын, — довольно уже было времени уничтожить все документы дочиста». А в сумме получается, что и ГУЛАГа-то никакого — не было, и миллионов репрессированных — не было, или даже известный аргумент: «у нас зря не сажают». Наподобие такой сентенции: «Пока аресты касались людей, мне не знакомых или малоизвестных, у меня и моих знакомых не возникало сомнения в обоснованности этих арестов.
Но когда были арестованы близкие мне люди и я сама, и встретилась в заключении с десятками преданнейших коммунистов, то…» Солженицын эту сентенцию и комментирует убийственно: «Одним словом, они оставались спокойны, пока сажали общество. «Вскипел их разум возмущенный», когда стали сажать их сообщество».
Сама идея лагерей, этого орудия «перековки» человека, рождалась ли она в головах теоретиков «военного коммунизма» — Ленина и Троцкого, Дзержинского и Сталина, не говоря уже о практических организаторах Архипелага — Ягоды, Ежова, Берия, Френкеля и др., доказывает Солженицын, была безнравственна, порочна, бесчеловечна. Чего стоят только, например, приводимые Солженицыным бесстыдные теоретизмы сталинского палача Вышинского: «…успехи социализма оказывают свое волшебное влияние и на… борьбу с преступностью». Не отставала от своего учителя и идейного вдохновителя правовед Ида Авербах. В своей программной книге «От преступления к труду», изданной под редакцией Вышинского, она писала о советской исправтрудлолитики — «превращение наиболее скверного людского материала в полноценных активных сознательных строителей социализма»» .
Главная мысль, кочевавшая из одного «ученого» труда в другой, из одной политической агитки в другую: уголовники — это наиболее «социально близкие» к трудящимся массам социальные элементы: от пролетариата — рукой подать до люмпен-пролетариата, а там уж совсем близко «блатные»… Автор «Архипелага ГУЛАГ» не сдерживает своего сарказма: «Присоединись и мое слабое перо к воспеванию этого племени! Их воспевали как пиратов, как флибустьеров, как бродяг, как беглых каторжников. Их воспевали как благородных разбойников — от Робин Гуда и до опереточных, уверяли, что у них чуткое сердце, они грабят богатых и делятся с бедными. О, возвышенные сподвижники Карла Моора!
О, мятежный романтик Челкаш! О, Беня Крик, одесские босяки и их одесские трубадуры! Да не вся ли мировая литература воспевала блатных?
Франсуа Вийона корить не станем, но ни Гюго, ни Бальзак не миновали этой стези, и Пушкин — то в цыганах похваливал блатное начало Но никогда не воспевали их так широко, так дружно, так последовательно, как в советской литературе. «.
И Солженицын подтверждает, что «всегда на все есть освящающая высокая теория. Отнюдь не сами легковесные литераторы определили, что блатные — наши союзники по построению коммунизма». Тут впору вспомнить и знаменитый ленинский лозунг «Грабь награбленное!», и понимание «диктатуры пролетариата» как правового и политического «беспредела», не связанного никакими законами и нормами, и «коммунистическое» отношение к собственности, и самые «уголовные истоки» партии большевиков.
Теоретики советского коммунизма не стали залезать в теоретические книжные дебри в поисках оптимальных моделей нового общества: блатной мир, скученный в концентрационном лагере в единую «трудармию», плюс систематическое насилие и устрашение, плюс стимулирующая перевоспитательный процесс «шкала пайки плюс агитация» — вот и все, что нужно для построения бесклассового общества. «Когда же стройная эта теория опускалась на лагерную землю, выходило вот что: самым заядлым, матерым блатникам передавались безотчетная власть на островах Архипелага, на лагучастках и лагпунктах, — власть над населением своей страны, над крестьянами, мещанами и интеллигенцией, власть, которой они не имели в истории, никогда ни в одном государстве, о которой на воле и помыслить не могли, — а теперь отдавали им всех прочих людей как рабов. Какой же бандит откажется от такой власти?..». «Нет уж, — говорит Солженицын, — ни от каменя плода, ни от вора добра».
В чем вина тоталитаризма перед всем обществом?