Влияние русских писателей на творчество Грина
Мы можем видеть в творчестве Грина отзвуки влияния лирической манеры Чехова. В рассказах Грина слышится какая-то особая поэтическая мелодия; она проходит между строк, звучит тонко, еле слышно, но на ее фоне более выразительным становится голос каждого инструмента, входящего в оркестр. Эта мелодия только в редких случаях звучит минорно: романтический мир — вот основная тональность рассказом Грина, привлекавшая к себе такое внимание читателе». А от глубокого внутреннего влияния Достоевского идет постоянное обращение писателя к психологии
Грина Роднит с Достоевским также и понимание взаимосвязи фантастического и действительного. Достоевский: «У меня свой особенный взгляд на действительность и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив… Неужели фантастический мой «Идиот» не есть действительность, да еще самая обыденная!»
Даже если Грин не знал этого
Но дело совсем не в том, кто и в чем именно влиял на Грина. Настоящий художник не может не испытывать в своем творчестве влияния его великих предшественников. Это, пожалуй, необходимое условие движения вперед, преемственность поколений, потому что жизнь подтверждает нам правильность мнения: сначала усвой, что сделано до тебя, и липть тогда иди дальше. И настоящий художник не только усваивает достижения своих предшественников, нр и трансформирует их своеобразием своего дарования в свою собственность и дает читателю нечто новое, оригинальное, отражающее его индивидуальность, его творческое лицо.
То же самое мы видим и в творчестве Грина.
Писателя считают обычно превосходным мастером рассказа, изобретательным фабулистом. Отрицать этого нельзя: сюжеты его рассказов всегда динамичны, изобилуют острыми, оригинальными поворотами, неожиданными сдвигами. Развертываясь в ходе изложения, такой сюжет раскрывает идею автора под каким-то своеобразным углом, позволяет увидеть в описываемом явлении то, что в нем обычно не замечалось, заслоняемое внешними, часто стоящими на первом плане, но несущественными деталями.
Этим приемом Грин не отпускает читателя от себя, держит его в напряжении, заинтересовывает, заставляет читать дальше. Да и читатель не хочет уходить от рассказа, пока не увидит, наконец, разрешения круто завернутого конфликта.
Одно это мастерское построение сюжета, тем более, что оно идет в сочетании с глубоким внутренним содержанием и своеобразной стилистической манерой изложения, говорит нам о том, что мы имеем дело с большим, талантливым художником. Впрочем, для Грина сюжетная схема, острота поворотов и напряженность развития действия, как и все остальные приемы романтического письма, вовсе но самоцель, а только художественные приемы для раскрытия главного — идеи. Читателю совершенно неважно, какие конкретные факты и событии лежат в основе того или иного рассказа, что описания Зурбагана насыщены реальными чертами Севастополя, что капитан Дюк — это, возможно, каком-нибудь старый черноморский волк и закадычный приятель автора, а его «Марианна», может быть, действительно летала по Черному морю, только под другим, более прозаичным названием.
На сказочном, условном фоне Грин решает общечеловеческие, нравственно-философские проблемы добра и зла, благородства и подлости, любви и ненависти, а решение их невозможно без глубокого психологического анализа действий, поступков и мышления. И здесь Грин показывает себя настоящим мастером проникновения во внутренний мир героев, изощренным и опытным психологом.
Вспомним начало третьей главы романа «Джесси и Моргиана», где рассказывается, как Джесси в кабинете Тренгаиа увидела картину, изображающую знаменитую леди Годиву. Художник нарисовал ее, согласно легенде, обнаженной, па белом коне. Но, как известно, граждане города, которых леди Годива спасла от налогов, из деликатности заперли ставни и не выходили на улицу, чтобы никто не увидел ее позора. А вот художник нарисовал Годиву едущей обнаженной по улице городка, и Джесси возмущается: «…и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч; а сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне?!
И я в том числе. О, те жители были деликатнее нас! Если уж изображать случай с Годивой, то надо быть верным его духу: нарисуй внутренность дома с закрытыми ставнями, где в трепете и негодовании — потому что слышат медленный звук копыт — столпились жильцы; они молчат, один из них говорит рукой: «Ни слова об этом! Тс-с!» Но в щель ставни проник бледный луч света: это и есть Годива!»
Какое Проникновение в психологическую сущность события! Как тонко заметил Грин ошибку художника и как чутко понял он состояние зрителя, почувствовавшего себя неделикатным по сравнению с современниками леди Годивы. И как ярко символизирует эта сцена идею всего романа — контраст между цинизмом и чистотой, воплощенный в образах двух сестер.
Многие рассказы Грина посвящены решению именно психологических проблем. Так, в годы первой мировой войны его очень интересовало психическое состояние солдата в момент наивысшего напряжения ого духовных сил или после сильнейшего нервного потрясения и т. п. Мы не всегда можем согласиться с авторским подходом к теме или с его решением проблемы, но внимание Грина к этим вопросам уже в ранних рассказах позволило ему в дальнейшем давать очень точные анализы душевного мира героев, создавать тонкие психологические этюды.
Писатель показывает, как постепенно, отдельными черточками, формируется в сознании ребенка образ этого «гнева». Сначала ему непонятен смысл самого выражения «гнев отца»; он обращается к одному из взрослых: «Не знаете ли вы, кто такой гнев… Отец приезжает завтра.
С ним приедет гнев… я… но хочу, чтобы гнев узнал» о проказах. Взрослый рассмеялся и, поняв ошибку ребенка, говорит ему: «Да, гнев твоего отца выглядит неважно.
Влияние русских писателей на творчество Грина