Юный лирический герой первого сборника Рафаэля Альберти
Первые же книги его стихов, появившиеся в печати,- «Моряк на суше» , «Возлюбленная» , «Левкой зари» — сделали его одним из наиболее известных поэтов Испании. Сам Альберти, характеризуя свои настроения тех лет, писал: «Мы вошли в поэзию в смутное, тяжелое время. Мы должны были выдумать мир, чтобы в нем угадать то, чего действительность не могла подсказать нам».
Юный лирический герой первого сборника отвергает «город», «сушу», которые представляются ему каким-то странным лабиринтом, не имеющим выхода. «Вдали от
Однако как образ самого лирического героя, так и образ свободы лишен в стихах Альберти определенности: свобода, которой он жаждет,-это лишь укрытие от будничной, обыденной прозы жизни, и достигается она через слияние с природой, с морской стихией.
Те
Два образа безраздельно владеют сознанием лирического героя: образ возлюбленной и образ моря. И любовь и природа в равной мере воспринимаются как средство освобождения от тяжкого груза повседневности. Вневременное понимание любви здесь присоединяется к такому же восприятию природы, характерному для первого сборника.
Но и на этот раз активность героя не идет далее мечты о слиянии с любимой и с природой.
Субъективизм, созерцательное отношение к миру, неспособность выйти за пределы мечты, заслоняющей от поэта действительность, в ранних стихах Альберти обнаруживаются тем более отчетливо, что эти стихи — плод творчества поэта большого дарования, умеющего найти свежие и выразительные образы, точные и полнозвучные слова для своих мыслей и чувств. Хуан Район Хименес писал в письме к Альберти, после того как прочел стихи сборника «Моряк на суше»: «Поэзия «народная», но без простенького сюсюканья; оригинальнейшая; традиционно испанская, но без лишнего возвращения к прошлому; новая, свежая и совершенная одновременно; восторженная, стремительная, изящная, переменчивая, самая что ни на есть андалузская». В этом суждении многое справедливо.
Стихи Альберти этих лет, несомненно, связаны с народным творчеством, в частности с коплами, и со старинной поэзией «кансьонеро» и «романсеро» XV — XVI вв. Вслед за поэтами «кансьонеро» Альберти во многих произведениях из первых книг, особенно в «Колыбельных песнях» из «Моряка на суше» и в ряде стихотворений второго сборника, отказывается от классического силлабического стиха, обращаясь к стиху ритмическому, что придает его поэзии удивительную музыкальность. С фольклором связывают Альберти и некоторые другие поэтические приемы: параллелизм конструкций, анафорические повторы, рефрен и т. д. Но на первых порах поэта в народном творчестве привлекали главным образом простота художественных средств, наивность и непосредственность выражения чувств.
И в отличие от Лорки Альберти прошел очень сложный путь, чтобы обрести черты подлинной народности.
Сборник «Левкой зари» был выпущен поэтом тиражом в несколько сот экземпляров, «только для друзей» и не приобрел в свое время столь широкой известности, как предыдущие. Поэзия Альберти здесь становится как будто более «объективной»: кроме лирического героя на страницах книги появляются и другие персонажи. Но и нищая мадьярка, для которой свобода дороже пышных нарядов, и тореро Хоселито, поверженный быком, и фонарщик, зажигающий луну, чтобы она светила его возлюбленной, — все они порождение той же романтической мечты поэта, что и моряк, и возлюбленная первых сборников. Лишь в некоторых стихотворениях, таких, например, как «Узник» , начинают проскальзывать новые настроения. Мотивы тоски и отчаяния звучат уже менее элегично, чем прежде.
Мир, ранее просто непонятный и неприемлемый, теперь несет страдание и смерть.
Альберти не мог долго оставаться на позиции пассивного созерцателя, отгородившегося от мира романтической мечтой. В его поэзии все явственней проступают черты активного неприятия действительности. Но разобраться в подлинных закономерностях окружающего его общества Альберти еще не мог, и отрицание действительности приводит его к «авангардизму».
Эти новые тенденции к усложнению поэзии обнаруживаются уже в сборнике «Прочная кладка» . Не случайно поэт включает в него написанный в 1927 г. в честь Гонгоры незавершенный парафраз «Третье одиночество» , в котором он очень тонко и точно уловил дух и стиль гонгористской поэзии. Этот же дух и стиль характерны для всего сборника. Неясные, чисто субъективные ассоциации, преднамеренная неопределенность ситуации и событий, парадоксальное столкновение трудно совместимых понятий и представлений, в частности соединение мифологии и современной технической терминологии, к тому же выраженное сложными грамматическими конструкциями с резким нарушением нормального порядка слов, — все это делает многие стихи своеобразной шифровкой, в смысл которой трудно проникнуть даже искушенному читателю.
Да и нужно ли стараться понять, что означает разносторонний треугольник, убивающий кондуктора в трамвае, или резиновый баллон, убивший эхо и т. д.? Главное здесь в другом: в том ощущении трагической душевной неустроенности, которое прорывается сквозь частокол странных и страшных образов, трагизм отчаяния, которое так громко звучит, например, в поэме «Открытое письмо» , замыкающей сборник:
В глаза мне опустишь взгляд, и ранит
Вас безысходность кораблекрушений,
И горечь мертвых северных ветров,
И одинокость океанской зыби.
Мир хаотический, жестокий и враждебный человеку, мир вещей, в котором так неуютно живой душе, мир теней, где иллюзия иногда более реальна, чем сама реальность,- такой предстает действительность и в других книгах Альберти конца 20-х годов: в сборнике «Об ангелах» , в цикле стихотворений «Я был глупцом, а то, что я увидел, сделало меня глупцом вдвойне» и др.
Юный лирический герой первого сборника Рафаэля Альберти