Крушение романтического монархизма в романе «Тихий Дон» Шолохова М. А

Одним из центральных эпизодов «Тихого Дона» и ключевых моментов в судьбе Евгения Листницкого, сквозного героя романа, появляющегося в 1-й книге в эпизоде скачек и исчезающего после полного краха белого движения, после призрачной женитьбы на «тургеневской девушке» , стала изумительная по словесной пластике сцена в Могилеве, в ставке царя Николая II после его отречения. Среди разноголосицы современных мнений о Николае II — от попыток канонизации его как почти святого, всем пожертвовавшего во имя блага России, взошедшего на Голгофу

во имя ее покоя, до критики царя как «профнепригодного», бросившего корабль в канун шторма, — и ныне выделяется сцена в «Тихом Доне» как пролог последующей трагедии.

Евгений Листницкий видит, как уезжает из ставки император. Он уезжает в полном смысле слова в небытие. Ощущение бессилия, обреченности разлито во всем:

«Обуглившееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой черный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумленно оглядывавшихся на него людей.

В глазах его падала от края черной папахи царская рука, в ушах звенел бесшумный

холостой ход отъезжающей машины и унизительное безмолвие толпы, молчанием провожавшей последнего императора».

Как превосходно говорит о бессилии, убивающем волю к защите царя, власть присяги, эта парадоксальная подробность: «В ушах звенел бесшумный ход… и унизительное безмолвие»! Еще будет ледовый поход монархистов на Екатеринодар, гибель Корнилова, но тень смерти — недалекой и ужасной — уже нависла над императором. Шолохов разрушает старый миф о том, что казачество — это опричнина, опора царизма.

Увы, эти дети природы, до поры охранявшиеся общим порядком, имевшие право на беспечность, наивность, растерялись. Никто не знал, как же себя вести, как бороться с обманом.

Состояние недоумения, какой-то детской обиды на злой рок истории, подсунувшей России в трудный час слабохарактерного царя, сопровождает народное сознание. И разрушить его никаким энтузиазмом рыцарей ледового похода невозможно. «Обуглившееся лицо», «фиолетовые оттенки», «бледный лоб», «падающая рука» Николая II после приветствия в вышеприведенной сцене — это чудо в изображении именно бессилия идеи монархизма. Кстати говоря, даже лексически этот шолоховский текст, выражение безволия и обреченности царя, но одновременно и паралича разума толпы, утраты индивидуального сострадания к венценосному страдальцу, совпадает частично с текстами, написанными об этом же русском эпизоде в эмиграции Г. Ивановым. Он писал о падении двуглавого орла самодержавия так:

Овеянный тускнеющею славой

В кольце невежд, святошей и пройдох,

He в битве изнемог орел двуглавый,

А жутко, унизительно издох.

Шолохов первый оценил трагическую глубину этого мгновения. Лишь один Листницкий пробует разорвать кольцо унизительного рабского безмолвия казаков, их слепого соглашательства с нынешней бедой царя. Отметим, что и в другом известном восьмистишии Г. Иванова о той же ситуации есть масса совпадений, лексических и интонационных, с монументальной, немыслимой в прозе 20-х гг. зарисовкой Шолохова. Напомним эти строки:

Эмалевый крестик в петлице

И серой тужурки сукно.

Какие печальные лица

И как это было давно!

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны!..

«Бледный лоб» императора, оттененный «черным полукругом папахи», у Шолохова перешел в маску у Г. Иванова, в «безнадежную бледность» смертников подвала. Под серой тужуркой царя, на которой висит эмалевый Георгиевский крест — любимая народная награда, как будто нет тела, тем более нет воли к борьбе. Как и у Шолохова, в восьмистишии Г. Иванова нет поэтичных метафор, оно напоминает бесстрастный каталог, опись.

В нем нет и верноподданнической монархической «слезы», как и у Шолохова, прозорливо предугадавшего и эти мотивы русской эмигрантской поэзии.




Крушение романтического монархизма в романе «Тихий Дон» Шолохова М. А