Русский символизм как эстетическое и мистическое движение
Главное различие между французскими и русскими символистами в том, что для французов символизм был всего лишь новой формой поэтического выражения, а русские сделали его еще и философией. Они увидели вселенную как систему символов. Для них все было значительным не только само по себе, но и как отражение чего-то другого.
Известный сонет Бодлера Correspondances с его словами «Des forеts de symboles» использовался как наиболее законченное выражение этого метафизического отношения к действительности, а строчка «Les Parfums, les couleurs et les sons se rеpondent» стала
Но для других важнее всего было сделать символизм метафизической и мистической философией, а поэзию
Символисты очень различаются по стилю, но у них и много общего. Во-первых, они всегда крайне серьезны и торжественны. Про что бы ни говорил русский символист, он всегда говорит Sub specie aeternitatis. Поэт предстает перед профанами как жрец эзотерического культа. Вся жизнь его ритуализирована.
У Сологуба и Блока ритуальная торжественность несколько снимается острым и горьким чувством «метафизической иронии», но только у Белого она уступает место настоящему и неотразимому чувству юмора. От торжественности происходит пристрастие к «высоким словам»: «тайна», «бездна» и т. д. — знакомые нам еще по Мережковскому, становятся самыми употребительными словами в словаре символистов. Другая общая черта — значение, придаваемое эмоциональной ценности самих звуков.
Подобно Малларме, русские символисты старались приблизить искусство поэзии к его близнецу — искусству музыки. В их творчестве логическая ценность слов отчасти стиралась; слова — особенно эпитеты — употреблялись не столько ради их прямого значения, сколько ради эмоциональной ценности их формы и звучания: из знаков слова становятся, как сказал русский критик, «фонетическими жестами». Это частичное подчинение смысла звуку и использование слов как символов, отчего у каждого слова и образа оказывалось множество значений, — производило общее впечатление темноты, которую читатели долго считали неизбежной чертой «декадентской» поэзии.
Сначала символизм был «западническим», поскольку главной его задачей было поднять уровень поэтического мастерства и ввести новые формы поэтического выражения — а это легче всего было сделать, учась на иностранных примерах. «Иностранный» элемент навсегда остался одной из составляющих символизма, но у него была и «славянофильская» душа. Развитие символизма шло от иностранных образцов обратно к национальной традиции. Большую роль в этой эволюции сыграл Достоевский — символисты были в полной мере захвачены общей для своего времени «достоевщиной».
Чуть ли не каждый символист находился под влиянием индивидуализма и трагической концепции жизни, свойственной великому писателю.
Но кроме того, символисты играли ту же роль в «открытии» и переоценке русской литературы, какую Дягилев и Бенуа играли в русском искусстве. Они вернули к жизни многих забытых, полузабытых или недооцененных писателей и влили свежую кровь в понимание русских классиков. Они освободили классику от глянца, наложенного на нее авторами учебников, и от интеллигентских общих мест, и, хотя иногда сами затемняли ее лаком своих мистических интерпретаций, они все-таки замечательно справились со своей задачей, представив прошлое русской литературы в новом и неожиданном свете.
Кроме всего прочего, несмотря на свою манерность и известную ограниченность, символисты были очень талантливы и очень много внимания уделяли мастерству — отчего они и занимают такое большое место в истории русской литературы. Их стиль может не нравиться, но нельзя не признать, что они оживили русскую поэзию, вывели ее из состояния безнадежной прострации и что их век был вторым золотым веком стиха, уступающим только первому золотому веку русской поэзии — эпохе Пушкина.
Первые слабые симптомы нового движения проявились около 1890 г. в произведениях двух поэтов, начавших с зауряднейших гражданских стихов, — Минского и Мережковского. Но помимо большего интереса к метафизике, вкуса к метафоре и чуть более высокого уровня техники, эта поэзия мало отличается от общего направления поэзии восьмидесятников и особой ценности не имеет. Бальмонт и Брюсов — вот кто были настоящие зачинатели, которые тараном пошли на обывательскую тупость, — и когда они выиграли битву, те же обыватели признали их величайшими поэтами века.
Бальмонт и Брюсов появились в печати в одном и том же году — в 1894 г. — последнем году царствования Александра III.
Русский символизм как эстетическое и мистическое движение