Природа — храм: символизм конца XIX — начала XX века
Если символом эпохи Барокко мог бы стать «мыслящий тростник», «человек — не что иное, как слабейший в природе тростник», трепещущий от собственной малости несоизмеримой с грандиозностью мира, но все его величие состоит в том, что он мыслящий тростник: «Все наше достоинство заключено в мысли». Символом творчества новых романтиков мог бы стать крылатый «Пьяный корабль» Рембо, у которого «оторван руль играющей волной», который плывет, куда хочет, в ком нет «тоски о маяках», который «как детский мозг, глух ко всему
Как и в Древности, символизм конца XIX — начала XX века идет двумя путями: называние мира и поиск соответствий. Идя путем мага, путем философа, путем поиска соответствий в природе, Шарль Бодлер пишет:
Поэтическая группа «Парнас» утвердилась после выхода сборника «Современный Парнас» в 1866 году. Главой группы был Ш. Леконт де Лилль. Теоретик школы Ксавье де Рикар
Одним из первых парнасцев был и Поль Верлен.
Природа — храм. Невнятным языком Живые говорят колонны там от века; Там дебри символов смущают человека. Хоть взгляд их пристальный давно ему знаком.
Неодолимому влечению подвластны, Блуждают отзвуки, сливаясь в унисон. Великий, словно свет, глубокий, словно сон; Так запах, цвет и звук между собой согласны. Идя путем дикаря, впервые называющего мир, из себя извлекающего его первые имена, А. Рембо пробует звуки на запах, на цвет. Но в отличие от дикаря поэт в каждом звуке видит картины разных эпох человечества, передавая их вереницами СЛОВ-образов; и, выходя за пределы истории, в одном звуке прозревает всю космическую гармонию, сопрягая ее с Любовью:
О первозданный Горн, пронзительный и странный, Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны, Омега, синий луч и свет Ее Очей. Нет смысла искать здесь прообразы, источники
.Это не воспроизведение книжных знаний экзегетов, толкователей древних текстов, это собственное, индивидуальное чувство звука, цвета и мира: А — черный, белый — Е, И — красный, У — зеленый, О — синий… Гласные, рождений ваших даты Еще открою я… А — черный и мохнатый Корсет жужжащих мух над грудою зловонной.
Е — белизна шатров и в хлопьях снежной ваты Вершина, дрожь цветка, сверкание короны…
Пусть в час, когда все небо хмуро, Твой стих несется вдоль полян, И мятою, и тмином пьян… Все прочее — литература! .
Высокое, духовное, неземное инобытие — «иные небеса, иная любовь» — просвечивает сквозь игру оттенков, музыку чувств или передается образами чувств. От одного до другого всего один шаг сгущаясь до осознания, оттенки чувств становятся образами. Такой переход явно прослеживается в «Дожде» Верлена: от ощущения грусти и тоски, переданной через состояние природы, поэт незаметно переходит к иной грусти, иной тоске — тоске по глубине и высоте, по вертикали жизни, тоске по ушедшей любви : мир закрылся — стал, камерным, домашним; в нем безопасно, спокойно, но душно. Душа спит и томится своим сном, лишь необъяснимая тоска напоминает об утраченном:
Сердце тихо плачет. Точно дождик мелкий. Что лее это значит.
Если сердце плачет? Падая на крыши, Плачет мелкий дождик, Плачет тише, тише. Падая на крыши. И дождю внимая. Сердце тихо плачет.
Отчего — не зная. Лишь дождю внимая. И ни зла, ни боли! Все лее плачет сердце.
Плачет оттого ли, Что ни зла, ни боли?
Как бы в ответ своему трагическому другу и брату по поэзии Рембо в «Бродягах» пишет о возможности свободы, независимости от обстоятельств, необусловленности творчества и жизни: » За равниной, пересеченной звуками редкостной музыки, я создавал фантомы грядущего великолепия ночи. После этой забавы, имеющей гигиенический привкус, я растягивался на соломенном тюфяке. И чуть ли не каждую ночь, едва засыпал я, как бедный мой брат загнивающим ртом и вырванными глазами — таким воображал он себя!
Символ пережитого, настоящего или грядущего — был вновь и вновь найден на пределе творческих сил и человеческих возможностей. Вспоминая об этом времени в «Одном лете в аду», Рембо рассказывает: «Я писал молчание и ночь, выражал невыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья». Кончилось тем, что мое сознание оказалось в полном расстройстве».
Потом снова прорыв к гармонии: «Наконец-то, — о, счастье! о, разум! — я раздвинул на небе лазурь, которая была черной, и зажил жизнью золотистой искры природного света. Новые прозрения: видения «прошлых существований» и вновь погружение в бездну небытия: «Я созрел для Кончины; по опасным дорогам вела меня моя слабость к пределам мира и Киммерии, родине мрака и вихрей». И снова выход: «Я должен был путешествовать, чтобы развеять чары, нависшие над моими мозгами». Погоня за счастьем — «постигал я магию счастья»…Но и «это прошло» — «теперь я умею приветствовать красоту». Казалось бы, все: вершина творческих поисков достигнута, — нет, впереди еще не одна духовная битва.
О них в «Прощанье»: «Никаких псалмов: завоеванного не отдавать. Ночь сурова! На моем лице дымится засохшая кровь, позади меня — ничего, только этот чудовищный куст.
После книги «Одно лето в аду» А. Рембо больше ничего не писал. Почему? Некоторые исследователи творчества поэта полагают, что Рембо разочаровался в символизме и в самом поэтическом творчестве, Н. И. Балашов приводит в связи с этим не вошедший в последнюю книгу отрывок первоначальной рукописи «Одно лето в аду»: «Я ненавижу теперь мистические порывы и стилистические выверты. Теперь я могу сказать, что искусство — это глупая выдумка… Я приветствую доброту».
Думаем, что это было скорее свойство характера: никогда не оставаться в прошлом и идти дальше. Путь «слова на грани жизни и смерти» был пройден: нельзя все время идти по краю, — путь просто слова после этого отчаянного пути был уже не возможен. Нужно было искать новый путь, и он уже был в какой-то мере предопределен поэзией и жаждой: путешествия, дикие страны, Восток.
Дальше была «живая жизнь», такая же невероятная по происшествиям, испытаниям; такая же, на пределе, как и сама поэзия. И когда окончательный предел был уже перед глазами умирающего Рембо, он, по привычке, наверное, вновь шагнул через него. «Рембо за день до кончины в момент последнего просветления диктует короткую записку с просьбой заказать билет на пароход, в коматозном состоянии уже не понимая, что говорит, бормочет арабские слова: «Аллах керим» и рвется плыть туда, в Эфиопию..»
Балашов Н. И. Рембо и связь двух веков поэзии. Стихи. Последние стихотворения.
Озарения. Одно лето в аду.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Природа — храм: символизм конца XIX — начала XX века