Теория литературы: Традиции русского стихотворного романа
В этой публикации будет намечена магистраль романа в стихах как жанра, проходящая от «Евгения Онегина» через две главные точки: «Свежее преданье» Я. П. Полонского и «Возмездие» А. А. Блока. Разумеется, эту схему легко заполнить, достаточно назвать до Полонского «Евгения Вельского» М. Вознесенского, «Сашку» М. Лермонтова, «Двойную жизнь» К. Павловой, «Олимпия Радина» Ап. Григорьева и после него «Поэтессу» К. Фофанова, «Владимира Волгина» Н. Панова и многие другие.
То обстоятельство, что здесь названы весьма
Начнем со «Свежего преданья». Роман Я. Полонского — заметный и характерный результат прямого влияния «Онегина». Не всегда легко установить генеративные и типологические связи между произведениями, но здесь все лежит на поверхности. Незаурядное дарование Полонского уберегло его от последовательного эпигонства: следовать за «Онегиным», ни в
Но сначала несколько слов о романе в целом.
Полонский напечатал «Свежее преданье» в 1861 — 1862 гг. в нескольких номерах журнала братьев Достоевских «Время». Таким образом, оно выходило по частям, как то и подобает стихотворному роману. Редакция «Времени» характеризовала роман как «одно из замечательнейших произведений нашей текущей литературы». Это, по-видимому, не было простой рекламой, так как сам Достоевский в письме к Полонскому от 31 июля 1861 г. сообщал ему о «сильном разнообразном впечатлении» от романа, о «восторгах» Некрасова, о том, что Страхов «заучил три «…» главы наизусть» и т. п.
Однако впоследствии все это оказалось преувеличением, о котором дала понять критика из лагеря «Искры» и даже старый знакомый Аполлон Григорьев. В конце концов Полонскому стало ясно, что его роман теряет актуальность в бурную эпоху шестидесятых годов. Он его обрывает и в более позднем прозаическом прибавлении досказывает прозой фабулу романа с седьмой по двадцатую главу. Сейчас «Свежее преданье» основательно забыто.
Предпоследний раз оно было напечатано 45 лет назад в «Библиотеке поэта». Роман иногда упоминается в общих обзорах, специальные работы нам неизвестны.
События, описанные в «Свежем преданье», относятся к 1840-м гг., то есть несколько отодвинуты от момента создания романа. В ее центре находится историко-культурный тип, известный до недавнего времени под названием «лишнего человека». Петр Ильич Камков, поэт и философ, — личность духовно одаренная, возвышенная, но при этом ущербная, социально не прикрепленная.
Это не знатный, но образованный дворянский интеллигент с чувством отторженности от мира и самопогруженности, иначе говоря, то, что в расширенном смысле можно назвать онегинско-чаадаевским типом. Впрочем, Камков больше напоминает Рудина, чем Онегина, что подтверждается самим автором:
Увы! — Как Рудину — тогда Ему была одна дорога: В дом богадельни иль острога.
Однако Полонский тут же и отграничивает своего героя от тургеневского, тем более что у Камкова был реальный прототип — поэт Иван Петрович Клюшников:
Но между Рудиным и ним, Как поглядим да посравним, Была значительная разность. Характеров разнообразность Разнообразит вечный тип.
В то же время за Камковым-Клюшниковым По ряду совпадающих черт как-то невольно видится Чаадаев, умерший незадолго до написания романа. Видится, несмотря на то что в тексте косвенно назван год рождения Камкова — он сверстник Белинского, — несмотря на то что миросозерцание реального лица подчас диаметрально противоположно взглядам литературного персонажа в восьмой главе, а во второй главе Евгений в спорах с Ленским напоминает молодого Чаадаева, причем Пушкин оказывается уже в роли Ленского. Конечно, «Свежее преданье», взятое вне жанрового контекста, семантически мелеет, но, прочитанное на фоне других романов в стихах, несколько смещает тип своей внутренней организации, приобретая большую глубину и сложность.
В ходе событий Петр Камков влюбляется в свою ученицу, юную княжну Ларису Таптыгину, отвергая в то же время притязания некой баронессы, женщины «бальзаковского» возраста, избалованной светской красавицы, далеко не глупой, но эгоистичной и тщеславной. Бальзака вспоминает сам Полонский, называя его «отцом тридцатилетних дам». Линия Камкова и баронессы представляется также вполне автобиографической, так как Полонский весьма страдал от внимания высокопоставленных дам в бытность за границей гувернером у Смирновых.
Любовь не удалась Камкову Из прозаической части мы узнаем, что Лариса сказала ему: «Вы не мой герой. Тот, кого я полюблю, должен походить на тот идеал мужчины и гражданина, который вы не раз рисовали передо мной, читая мне историю или толкуя великих поэтов» . Так, Камков, воспитав Ларису в духе романтического отождествления поэзии и жизни, одновременно воздвиг преграду между нею и собой. В конце он умирает от чахотки, смиряясь со своей участью, ибо, несмотря на духовный и нравственный максимализм, а точнее, благодаря ему, он не смог утвердить себя во внешнем мире.
В судьбе Камкова отчасти виден тип грибоедовского или тургеневского конфликта, когда женщина оказывается сильнее мужчины.
Однако, как и в «Онегине», в «Свежем преданье» мы наблюдаем интеллектуальный вариант одного из самых основных русских национальных типов, который, ощутив в себе личностное начало, «выталкивается» из социальной среды или сам «отпадает» от нее. То, что в глубинных пластах народной жизни проявляется как отшельничество, странничество, на уровне поэтического сознания Аполлона Григорьева будет названо «Моими литературными и нравственными скитальчествами». Онегину очень и очень свойственна «охота к перемене мест». Но он передвигается не только в пространстве, столь же подвижен он и во внутренней своей структуре.
Изнеженный юноша, «подобный ветреной Венере» в мужском наряде, модник на западный манер, Онегин трансформирован в иной модус в сне Татьяны, где он предстает русским удальцом, главой шайки чудовищ, который «из-за стола гремя встает». Татьяна во сне прозревает глубинную национальную основу Онегина, и не случайно в конце романа ему, как и ей, ведомы. С социальным «отпадением» связана также тема «ухода» в русской литературе.
Уйти в скит, в революцию или в запой — лишь бы освободиться от невыносимой прикрепленности. Та же альтернатива предлагается и Камкову. Это напоминает нам контрастные возможности Ленского, которые у Кам-кова также не реализуются из-за его преждевременной смерти.
Нет, не случайно Ап. Григорьев не увидел в Камкове «кряжевой натуры», которую находил в Онегине и Печорине. Однако к кому ближе Камков — к Онегину или к Ленскому, это, в конце концов, не самое главное. Важнее всего, что перед нами еще одна модификация типа русского интеллигента XIX в. с его «пламенной беспочвенностью».
Те же черты мы легко заметим и в образе автора у Полонского.
«Свежее преданье» с «Онегиным» роднит еще одна черта, которую можно считать своего рода жанровым признаком: тяготение к «Горю от ума». У Полонского эта ориентация начинается с заглавия, с описания светского поведения и патриархальных сторон московского общества, с характера главного героя и его любовной неудачи и кончается многочисленными явными и неявными реминисценциями: «Как поглядим да посравним» , «Когда я прилетал в Москву Как юноша, когда-то праздный Любил я старую молву Ловить за хвост немного грязный» , — или афоризмами:
Ума прибавится на грош, А сердца на алтын убудет.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Теория литературы: Традиции русского стихотворного романа