Творческая история трагедии Пушкина «Борис Годунов»
В стремлении приблизить языковой строй трагедии к строю бытовой, разговорной речи Пушкин решает заменить традиционный для трагедий классицизма шестистопный рифмованный стих пятистопным «белым», то есть нерифмованным, стихом. Об этом он сообщает в не дошедшем до нас письме другу своему Н. Н. Раевскому. В ответе Пушкину последний пишет: «Признаюсь, я не совсем понимаю, почему вы хотите писать свою трагедию только белым стихом.
Хороша или плоха будет ваша трагедия, я заранее предвижу огромное значение ее для нашей литературы; вы вдохнете
Н. Н. Раевский имеет здесь в виду так называемый «александрийский» стих, то есть шестистопный ямб с цезурой после третьей стопы, с рифмовкой: аа бб и чередованием рифм. Этот стих неукоснительно применялся в трагедиях классицизма. Однако начавшийся уже при Пушкине распад поэтики классицизма повлек за собою настоятельную необходимость реформы стиха драматических произведений, в первую очередь трагедий.
В 1817 году поэт-декабрист Ф. Н. Глинка в «Опытах двух трагических явлений в стихах без рифмы» предпринял шаги
Друзья! уклоняясь от злобы врагов, К свиданью полночный назначил я час. Теперь все спокойно, все предано сну; Тиранство на лоне утех, на цветах, И рабство во прахе под тяжким ярмом Спят крепко!
Стихи подобного рода в то время были серьезным нововведением на театральной сцене, где еще шли трагедии Крюковского и Кукольника. По поводу готовившейся постановки «Орлеанской девы» Пушкин писал брату: «Но актеры, актеры! — 5-стопные стихи без рифм требуют совершенно новой декламации. Слышу отсюда торжественный рев терева»
Пушкин выводит аристократических представителей польской и латинской образованности, имеют место любопытные особенности языка и стиха, намеренно подчеркнутые Пушкиным для того, чтобы раскрыть и показать зияющее противоречие между изысканностью «способа выражения мысли» и самим «образом мысли» светских и духовных аристократов.
В речи Самозванца в «польских» сценах начинает явственно звучать характерный для его новой роли покровительственный тон, проникнутый сознанием высоты собственного положения. Фразеология его приобретает при этом явно нерусский характер: «Рад вам, дети. Ко мне, друзья»; «Я радуюсь, великородный витязь»; «Когда со мной свершится Судьбы завет, когда корону предков Надену я» и пр. Быстро ориентируясь в новой для него обстановке, Самозванец легко меняет тон и стиль речи, приноравливаясь к положению собеседников.
В постоянном и беспокойном приноравливании к обстановке нельзя не видеть тщательно скрываемого ощущения непрочности своего положения и даже явного искательства, столь отличного от спокойного и величавого стиля речи Годунова. Перенесенный обстоятельствами в аристократическую среду дома Вишневецкого и беседуя с представителем латинской церкви, Самозванец невольно усваивает изысканный и в меру ласкательный стиль речи собеседника:
Нет, мой отец, не будет затрудненья, Я знаю дух народа моего; В нем набожность не знает исступленья: Ему священ пример царя его. Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
К вошедшей «толпе русских и поляков», явившихся «просить меча и службы», Самозванец обращается по-товарищески, как бы подчеркивая простотой обращения будущее равенство с ними на поле брани в трудном ратном деле: «Товарищи! мы выступаем завтра».
По-иному, тонко подчеркивая дружеским обращением общность среды, а вместе с тем и давая понять, что будущее гостеприимство Мнишка есть уже большая честь для самого Мнишка, Самозванец обращается к последнему с изысканным комплиментом его дочери. Появление сына опального Курбского, имя которого ассоциировалось с личностью Иоанна, сразу же переводит речь Самозванца в высокий государственный строй и даже позволяет провести рискованную историческую параллель ; обращение к москвичу Хрущову и казаку Кореле придает речи Самозванца покровительственный тон с намеренно подчеркнутой национальной окраской:
Благодарим Донское наше войско Но если бог поможет нам вступить На трон отцов, то мы по старине Пожалуем наш верный вольный Дон.
Вместо картинных, рассчитанных на иноземное восприятие «сынов славян» , здесь появляется исконно русский «наш верный вольный Дон». Вместо католического «завета судьбы» — традиционный православный бог и вместо западноевропейской «короны предков» — рюриковский «трон отцов».
Наконец, в беседе с поэтом речь Самозванца приобретает все характерные черты речи просвещенного знатока и ценителя поэзии и античности, свободно цитирующего в разговоре латинские стихи. И все эти речевые метаморфозы происходят на протяжении одной только сцепы! Язык Самозванца в сцене «Ночь.
Сад. Фонтан», раскрывая новые стороны характера героя, в то же время представляет сложный комплекс крайне разнородных, а порою и противоречивых элементов. Основной чертой, определяющей характер речи Самозванца в этой сцене, является лиризм, впервые появляющийся в таком объеме лишь здесь.
Это соответствует указанию Пушкина, что «любовь весьма подходит романтическому и страстному характеру моего авантюриста».
Творческая история трагедии Пушкина «Борис Годунов»