Трагизм судьбы поэта в «Черепках» Ахматовой
Ахматова чувствовала — причем очень резко и трагично личную ответственность за все случившееся в ее стране. Увы, она разделила здесь и невольную вину всех, в том числе, возможно, и народа, не нашедшего в себе сил противостоять насилию. «Я всегда была с моим народом…» — пишет она в стихотворении «Так не зря мы вместе бедовали…». Считала ли она виноватым народ?
Конечно, нет, но каждого в отдельности, безусловно, считала, и прежде всего, как и подобает поэт,- себя.
Ее трагизм в «Черепках» и в других произведениях 30-х годов
Такой силы обобщения и трагического величия не достигал тогда никто из современных художников, включая даже и тех, что писали честные книги большой силы, не рассчитанные тогдана печать и появившиеся лишь после 1986 года.
Надо сказать, что Ахматова была, по сути, единственным поэтом, кто в 30-е. годы столь высоко нес звание поэта, при всем том, что мы теперь знаем и произведения тех лет Мандельштама, и «тюремные» стихи Бергольц, и «каторжные» произведения Б. Ручьева, а также многочисленные стихотворения, написанные политзаключенными, томившимися и погибавшими в зловещей системе ГУЛАГА. И она была, по-видимому, единственным, поэтом, у кого с такой силой выразилось не только страдание и. гнев, но и то чувство собственной вины за свершившееся, которое так отчетливо проявилось и в «Черепках», и в других произведениях тех лет. Примечательно в этом отношении и стихотворение «Другие уводят любимых…»:
Другие уводят любимых, Я с завистью вслед не гляжу. Одна на скамье подсудимых Уж скоро полвека сижу. Вокруг пререканья и давка, И приторный запах чернил. Такое выдумывал Кафка И Чарли изобразил. И в тех пререканиях важных Как в цепких объятиях сна, Все три поколенья присяжных Решили: виновна она.
Меняются лица конвоя, В инфаркте шестой прокурор… А где-то темнеет от зноя Огромный небесный простор, И полное прелести лето Гуляет на том берегу… Я это далекое «где-то» Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий. Я ватник сносила дотла. Неужто я всех виноватей На этой планете была?
Нетрудно заметить — и по этому стихотворению, и по некоторым другим, близким к нему по смыслу, что чувство вины, столь резкое и отчетливое в поэзии Ахматовой в предреволюционные и в 20-е годы, заметно меняет свою тональность во времена тяжелых репрессий, обрушившихся на народ в предвоенное пятилетие. Оно полностью, впрочем, никогда не уходит ни из ее поэзии, ни тем более из ее сознания, но все же именно в 30-е годы сменяется сначала горестным недоумением, а затем и неприятием несправедливой кары, ниспосланной на страну. Она начинает быстро понимать, что ее судьба — всего лишь одна из миллионов судеб, совершенно сходных с ее собственной, что ее жизнь зеркально повторяет народную, которой она по праву рождения и судьбы принадлежит. И тогда чувство вины если и не снимается полностью, то, во всяком случае, пересматривается ее индивидуальный, а может быть, даже и индивидуалистический смысл. Все чаще и чаще соединяет она собственную судьбу с судьбой народной.
Черная беда и, личная трагедия не становились легче, но в какой-то степени как бы оправданное всеобщей бедой и трагедией.
Уже говорилось о том, что Ахматова была исключительно цельным человеком. То, что могло показаться неожиданным ее публицистическая лирика 30-х годов и выход к горизонтам народной жизни, на самом деле являлось закономерным продолжением устойчивости ее тем и мотивов. С этой точки зрения между лирикой 30-х годов есть прямая преемственная связь с гражданскими стихами периода революции и первых пореволюционных лет.
Лирика 30-х годов, включая цикл «Черепки» и поэму «Реквием», была во многом подготовлена исканиями и обретениями тех лет в очень сильной степени. Можно вспомнить не только указанные стихотворения, но и некоторые другие, имевшие для Ахматовой, большой принципиальный смысл и вовремя не оцененные современниками. Так, в том же знаменательном 1922 году, когда она написала «Не с теми я, кто бросил землю…», было создано примечательное стихотворение «Многим» , где есть строфа, словно предвещающая будущую мелодию «Реквиема»:
Я голос ваш, жар вашего дыханья, Я отраженье вашего лица. Напрасных крыл напрасны трепетанья, Ведь все равно я с вами до конца… Многим
Как уже говорилось, одним из художественных способов расширения смысла описываемых событий было у Ахматовой использование библейских мотивов, аналогий и ассоциаций. К библейским мотивам она прибегала на протяжении всей своей творческой жизни. Кстати сказать, эпиграф одно время, когда при подготовке сборника «Бег времени» шла речь о включении «Реквиема» в книгу, за что ручался курировавший тогда это издание А. Сурков, был едва ли не главным препятствием и для редакторов, и для цензуры.
Предполагалось, что народ не мог при власти находиться в каком-то «несчастье». Но Ахматова и тогда и позже решительно отказывалась снять эпиграф и была права, так как он, с силой чеканной формулы, лапидарно и бескомпромиссно выражал самую суть ее поведения — как писателя и гражданина: она действительно была вместе с народом в его беде и действительно никогда не искала защиты у «чуждых крыл» — ни тогда, в 30-е годы, ни позже, в годы ждановской расправы.
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)Трагизм судьбы поэта в «Черепках» Ахматовой